«Дерево лешего»: ель в мифологии Карелии и русских крестьян северных губерний

В рассказах о лесных духах карелы и жителей других северных территорий чаще всего упоминают ель. Николай Лесков в конце XIX века так описывал метаморфозы южнокарельского лешего: «Стоит он подле высокой ели, и кажется тебе, что это другая ель, а между тем на самом-то деле – это и есть леший».

В Войнице и Каменном озере Вокнаволоцкой волости лес «хватают за бороду», пока он не отдаст потерявшуюся скотину. Отрывают со ствола старой ели длинные клочья сероватого мха и зажимают в специально сделанной расщелине. В Каменном озере срывают мох с трех елей и в трех небольших деревьях делают расщеп: «Если не отпустишь, то я твою бороду сорву и еще зажму в расщеп». В указателе финской мифологии Л. Симонсуури дух леса показывается спереди, как человек, сзади, как волосатый, покрытый лишайником пень.
… И. Ю. Винокурова приводит быличку из вепсской деревни Сяргозеро, в которой дом лешего находится под елью. Неслучайны и сравнения вепсов: леший встречается «ростом с хорошую ель».

В Архангельской губернии леший именуется «хозяином елей», а жильем лесного духа часто служит сама вековая лесина: срубивший ее крестьянин рискует быть наказанным. Недаром в Шенкурском уезде «ель жаровая» выступала как одна из ипостасей лешего при обращении к нему.

В статье Я. Ю. Соловьевой, рассматривающей былички Вятского края о проклятых людях, при рассказе о том, как леший «носит» проклятых по лесу всегда говорится о елях: (леший) «унесет в елки куды-нибудь»; «А они с лешим шли все по елкам, твердо, как по полу»; «И он… несет так быстро, как птица летит над елками», «…Парня носило… Помолебствовали. Нашли. Лежит под елочкой живой. “Где ты был?” – “Я с дедушкой был. Все ходил с ним”».

Исследовательница севернорусской лексики О.В. Черепанова приводит такую каргапольскую быличку о появлении лешего на святки. «В одной деревне были святки, а там есть лешева тропа рядом с деревней. Один раз там было гостьбище, все веселятся, пляшут. А в одну избу, где беседа была, зашел леший. Его и не заметили. Он зашел, голову на воронец положил и хохочет. Сам весь еловый, и руки, и голова. Тут его и заметили. Испугались все, а он и пропал».

Говоря о древности древесного образа лешего, Черепанова приводит отрывок из старого народного стиха о Егории Храбром, в котором описаны лесные духи:
«И пастят стада три пастыря, / Три пастыря да три девицы … / На них тела, яко еловая кора, / Влас на них, как ковыль трава…».
Судя по всему, ель в народном представлении могла связываться не только с лешим, но и другой нечистой силой, являться, например, местом обитания лесной «чуди», как это описывается у жителей деревень Терского берега Белого моря:
«Ягель у нас осенью собирают в кучи и ставят метку… (Однажды) как ягель собрали, чуди у елки стали бороться да плясать… Пошли спать, а у них там запело. Сестра монашка… ходит вокруг ели, то закрестит, то молитву прочтет, а нам: «Сказывайте сказки!», чтобы мы не слушали…».
Таким образом, ель выступает у карел и населения смежных с Карелией севернорусских территорий как дерево лешего, духа леса.